Другая Болейн [= Еще одна из рода Болейн ] - Филиппа Грегори

Королева пристально взглянула на кардинала — уже второй раз подряд он ее подставляет под неприкрытый гнев короля — и нет сомнений, намеренно.

— Мне жаль, что вы так думаете, — заметила она.

Генрих резко опустился в кресло, от гнева не в силах вымолвить ни слова. Королева все еще стояла, он не предложил ей сесть. Кружева на груди слегка шевелятся в такт дыханью, пальцы едва касаются висящих на поясе четок. Она ни на минуту не теряет достоинства и благородной осанки.

Генрих обратился к ней, полный ледяного презрения:

— Знаете, что нам придется сделать, чтобы не упустить открывающихся возможностей, которые вашему племянничку не терпится пустить на ветер?

Она молча качнула головой.

— Поднять налоги — вот что. Собрать еще одно войско. Затеять еще один поход во Францию, еще одну войну. И придется этим заниматься одним, без поддержки вашего племянника, вашего племянника, мадам, который выиграл самую что ни на есть удачную битву, а потом пустил все на ветер, как будто победа — просто пустяк какой, песок да галька — пусть смывает морской волной.

Даже теперь королева не двинулась с места. Но ее терпение только сильнее раззадорило короля. Он снова вскочил с кресла, словно хотел на нее наброситься с кулаками. Мне даже показалось — вот-вот ударит, но то был не кулак, а указательный палец, направленный ей в лицо.

— А вы, приказали вы ему хранить мне верность?

— Приказала. — Она едва разомкнула губы. — Я ему приказала хранить верность нашему союзу.

За спиной у королевы кардинал Уолси отрицательно качнул головой.

— Лжете! — раздался крик короля. — В вас испанской принцессы куда больше, чем английской королевы.

— Бог свидетель, я верная жена и истинная англичанка.

Генрих отвернулся, с дикой скоростью пронесся мимо расступившихся в страхе придворных, кланяющихся и приседающих в реверансах. Его фавориты, отвесив короткий поклон королеве, направились было вслед за ним, но у дверей он обернулся и прокричал:

— Я этого не забуду. Никогда не прощу и не забуду оскорблений, нанесенных вашим племянником, не прощу и не забуду ваших изменнических дел.

Она медленно и величественно опустилась в глубочайшем королевском реверансе и, как танцовщица, застыла, покуда Генрих, изрыгнув ругательство, не выскочил за дверь. Только тогда она поднялась, внимательно осмотрелась, взглянув на каждого, кто был свидетелем ее унижения и теперь старался не смотреть ей в глаза, надеясь — она не прикажет следовать за ней.

На следующий день за ужином я заметила — король пристально взглянул на меня, когда я следом за королевой входила в залу. После ужина все было готово к танцам, он приблизился и, даже не посмотрев в ее сторону, пригласил на танец меня.

Когда мы вышли в центр залы, по рядам придворных пронесся шепот.

— Я один, — бросил Генрих через плечо, и остальные танцоры, уже готовые вступить в круг и танцевать с нами, шагнули назад — теперь они будут зрителями.

Что это был за танец, танец соблазна. Генрих не сводит голубых глаз с моего лица, вот он приближается ко мне, топает ногой, хлопает в ладоши, будто сдирает с меня одежду на глазах у всего двора. Я запретила себе думать о королеве, о том, что она на нас смотрит. Я танцевала. С высоко поднятой головой, глаза в глаза, маленькие, соблазнительные шажки, бедра призывно колышутся. Вот мы уже совсем рядом, он подбрасывает меня, держит на руках — придворные аплодируют без устали. Король мягко опускает меня на пол, и вот я стою посреди зала, щеки горят, все смешалось — неловкость, триумф, желание. Повинуясь ритму барабана, мы расходимся в разные стороны, потом, ведомые движениями танца, снова сближаемся. Король опять поднимает меня на воздух, на этот раз опускает медленно, прижимая всем телом к себе. О, это ощущение его тела — грудь, бедра, ноги. Мы замираем, мое лицо совсем рядом, он наклоняется — поцеловать меня в губы. Его дыханье на моем лице, тихий шепот: «У меня в спальне. Немедленно».

Я провела эту, да и следующие ночи, в постели короля, повинуясь его неизменному желанию. Предполагалось, что я счастлива. По крайней мере моя матушка, отец и дядя, да и наверно Георг были счастливы — король опять выбрал меня, все при дворе снова вращается вокруг меня. Придворные дамы королевы выказывают мне почтение, совсем как ей. Иностранные послы низко мне кланяются, будто я принцесса, королевские фавориты пишут в мою честь сонеты, воспевая золотые кудри и алые губки. Франциск Уэстон написал мне песню, и куда бы я ни пошла, все готовы мне служить, помогать, ухаживать за мной. Кто-нибудь все время шепчет мне на ухо — просит упомянуть королю то или это, а они мне потом по гроб жизни будут благодарны.

Я следовала совету Георга и всегда отказывала всем просителям, не докучая королю просьбами даже о себе самой. Ему это очень нравилось, так с ним никто никогда себя не вел. Мы свили маленькое уютное гнездышко за тяжелыми дверями его спальни. Ужинали вдвоем, после того, как ужин подавали в парадной зале. Компанию нам составляли только музыканты да изредка один-два королевских приятеля. Томас Мор часто приглашал короля подняться на плоскую крышу замка — поглядеть на звезды, и я шла с ними, всматривалась в глубину темного неба и думала — там, над Гевером, стоят те же звезды, сверкают сквозь узкие прорези бойниц, освещая спящее личико моей малышки.

Ни в мае, ни в июне обыкновенные женские дела не пришли. Я шепнула Георгу, он меня крепко обнял, прижал к себе:

— Скажу отцу. И дяде Говарду. Молись, чтобы на этот раз был мальчик.

Я хотела сама рассказать Генриху, но они решили — новость слишком весомая и многообещающая, ее надо использовать получше. Пусть к королю пойдет мой отец, тогда семья извлечет из моей плодовитости полный прибыток. Отец попросил короля уделить ему несколько минут для личной аудиенции, тот, думая, речь пойдет о переговорах кардинала Уолси во Франции, увлек отца в амбразуру окна — поговорить вдали от длинных ушей двора. Отец с улыбкой произнес одну краткую фразу, я увидела — король бросил взгляд в ту сторону, где я сидела с другими дамами, услышала его радостный возглас. Он бросился через всю комнату и чуть не схватил меня в объятия, но вдруг остановился — испугался сделать мне больно. Вместо того, поднес к губам мою руку:

— Красавица моя! Лучше новости и не придумаешь. Давно ничего такого хорошего не слышал!

Я глянула мельком на сгорающие от любопытства лица придворных, повернула голову к королю.

— Ваше величество, — осторожно начала я. — Я так рада, что вы счастливы.

— Счастливее не бывает, — заверил он, поднял меня на ноги, поставил рядом. Все, как одна, придворные дамы вытянули шеи, стараясь в то же время смотреть в сторону — ужасно хочется узнать, в чем дело, но никак нельзя, чтобы тебя заподозрили в подслушивании. Отец и Георг встали рядом с королем и принялись громко болтать о каких-то пустяках — о погоде, о том, когда начнется летнее путешествие двора. Таким образом, мы с королем получили возможность поговорить.